Созданный в шестидесятых годах XX века «Боинг-747» выделялся среди прочих самолетов того времени не только общими габаритами, но и, в частности, рекордной высотой кабины над землей, что поначалу создавало для пилотов очевидные трудности при рулении – не так-то просто оценить расстояние, скорость и радиус поворота, находясь на высоте трехэтажного дома. В качестве тренажера при подготовке летного состава использовалась изображенная на фото конструкция, получившая название Waddell's Wagon по имени Джека Уодделла — испытателя «Боинга». Макет кабины «747-го» был закреплен на грузовике на нужной высоте; пилот, сидя в нем, управлял действиями водителя по переговорному устройству.

По-моему, это прекрасная психологическая метафора. Представьте себя на месте Джека.

…Ты сидишь в наспех сколоченной деревянной будке с намалеванными условными обозначениями элементов приборной панели и всматриваешься в линии аэродромной разметки, пытаясь следовать их изгибам. Так, так. Кажется, пора?.. Произносишь в микрофон что-то вроде «Правый поворот, средний радиус» и ждешь, пока где-то внизу (в глубинах бессознательного, ага) водитель воспримет эту команду. Конструкция издает тошнотворный скрип и треск, переваливается на один бок, ты против воли стискиваешь подлокотники — и уже понимаешь, что опять не вписался. Перед каждой новой попыткой мучительно хочется хотя бы привстать, перегнуться через фанерные листы и рассмотреть свою траекторию получше — но нельзя. Твое место — в кресле, только из него ты сможешь должным образом контролировать все приборы. Ну, когда они у тебя будут.

Порой водитель неверно тебя понимает, поворачивает руль не на тот угол, слишком интенсивно жмет на газ, или вообще случайно пропускает твою команду мимо ушей — и снова выезд за линии разметки, снова сбитые конуса, снова возврат на исходную позицию и новая попытка.

Кто-то смотрит на тебя с восхищением, кто-то — с надеждой, кто-то — с нескрываемой завистью. От тебя ждут, что ты поведешь в первый полёт «Боинг-747» — который еще даже не построен — а ты остро ощущаешь себя неспособным справиться с управлением клоунской конструкцией из фанерной кабины, примотанной скотчем к старому ржавому грузовику…

Конечно, очень вряд ли сам Уоддел действительно сильно переживал по этому поводу — по крайней мере, со стереотипным образом летчика-испытателя такая рефлексия как-то не вяжется. Хотя как знать. Слишком часто самые прекрасные люди испытывают схожие чувства на пути к своим целям.

Очень сложно бывает постоянно напоминать себе, что «…нет, настоящий "747-й" не настолько сложнее в рулении, насколько в нем больше деталей, чем в этом деревянном скворечнике. Нет, внешний вид, пассажирский салон и способность летать не имеют отношения к передвижению по земле. Спокойно. Пробуем еще раз».

Сложно бывает во время приступов паники не ощущать себя выходцем из канонических историй про карго-культ туземцев тихоокеанских островов — человеком, который построил макет самолёта из фанеры, соломы и засохшего навоза и полагает, что он имеет какое-то отношение к его стремлению в небо. Человеком, который еще и как-то убедил в этом окружающих.

Да что там — очень сложно бывает вообще сохранить уверенность в том, что «Боинг-747» существует в реальности. Не впасть в обратный карго-культ, не убедить себя в том, что всё это лишь фанерные декорации разной степени детализации. Не придти к выводу, что в фанерном мире ощутимо проще жить.

…А потом — сильно потом — бывает еще это дурацкое чувство, когда ты привычно выруливаешь на взлетную полосу, даешь двигателям взлетный режим, отрываешь лайнер от полосы, и, погружаясь во время набора высоты в воспоминания, понимаешь, что отличия настоящего «Боинга» от фанерного макета действительно по ощущениям как-то… несущественны. Но это совсем не повод впадать в уныние. Это повод выбрать новую цель и построить новый макет. И не проклинать, а ценить проведенное в нем время.

Лишь одно умение, приобретенное Джеком Уодделлом, уже не могли приобрести все последующие пилоты «747-го» — умение управлять карикатурным Waddell's Wagon, а, значит – и не существующим еще самолетом.

Лишь в одном житель Земли двадцатого века мог превзойти представителя постсингулярной цивилизации, заселяющей Галактику — в способности выработать понятие Сингулярности до её наступления.

Лишь одно действие, доступное человеку, недоступно богам — мыслить как бог, оставаясь все еще человеком.

Продолжайте осваивать свой внутренний Waddell's Wagon и цените каждую секунду этого процесса.

И, конечно — поднимайте в небо свой «Боинг».

«…Гленн Хелд со своими сотрудниками из Исследовательского центра им. Томаса Уотсона корпорации IBM создал устройство, которое медленно и равномерно — по одной песчинке — насыпает песок на круглый диск. Сначала песчинки просто остаются лежать там, куда они упали. Потом они начинают громоздиться друг на друга, образуя кучу с пологим склоном. Время от времени, когда в каком-то месте склон становится слишком крутым, песчинки соскальзывают вниз, вызывая небольшую лавину. По мере добавления песка и увеличения крутизны склона средний размер лавин увеличивается. Некоторые песчинки начинают сваливаться с края круга. Куча перестает расти, когда количество добавляемого песка в среднем компенсируется количеством песка, сваливающегося с края. В этот момент система достигает своего критического состояния.
Когда на кучу, находящуюся в критическом состоянии, падает песчинка, она может вызвать лавину любого размера, включая “катастрофическое” событие. Однако большая часть песчинок падает, не вызывая никаких последствий. Даже самые большие обвалы захватывают лишь небольшую долю песчинок в куче, поэтому даже катастрофические лавины не могут привести к значительному изменению крутизны склона и выходу кучи из критического состояния».

Это было написано уже довольно давно — кажется, вариацию на тему этого текста я впервые увидел еще в «Юном технике» лет двадцать назад (вообще, «Юный техник» — это практически как «Симпсоны», в нём уже всё когда-то было). С тех пор идея самоорганизованной критичности приобрела изрядную популярность, хотя она, прямо скажем, не то чтобы позволяет делать какие-то продуктивные предсказания – скорее, помогает понять и принять принципиальную невозможность их сделать. Легко и приятно видеть её проявления в динамике землетрясений, турбулентных потоков, экосистем и фондовых рынков. Лишь небольшая доля цинизма нужна, чтобы попытаться описать в тех же терминах социальные процессы. Несколько сложнее и существенно дискомфортнее предполагать, что ровно таким же образом устроена отдельно взятая ваша собственная психика.

Вы родились, включились каналы восприятия, и на чистый диск стали падать песчинки окружающего мира. Вы принимали их без сопротивления, потому что самого понятия «сопротивления» еще не существовало для вас, и куча быстро росла.  Когда песок стал ссыпаться с краев, кто-то умиленно сказал: «да ты стал совсем взрослым…». И с тех пор, в общем-то, ничего не меняется, хотя периодически с легким шорохом по склону кучи стекает струйка песка — озарение, кризис, эйфория, депрессия, счастье…

Еще цинизма? «Круглый диск» можно заменить на ваши уши, а песок — на ту лапшу, что вешается на них.

Каждый раз, когда вам кажется, что с вами произошло что-то необычное, переворачивающее вашу жизнь, когда, оглядываясь назад, вы видите, что мир дал отчетливый знак, указавший вам путь к светлому будущему — или,  напротив, обрушился всей тяжестью, попытавшись раздавить вас на месте — представляйте себе эту конусообразную кучу спагетти, которая, собственно, и является вашей личностью. Представляйте, как очередная упавшая сверху макаронина скатывается по её склону и вдруг сбрасывает с края неожиданно много других. Все произошедшее вполне исчерпывающе описывается этой картинкой. Если от неё вдруг становится совсем тоскливо — ну, не любите вы макаронные изделия — можно попробовать представить, что спагетти сияют нежными оттенками мистического света, и вообще на самом деле это не спагетти, а какие-нибудь, скажем, «волокна реальности». Образ приобретет некое сходство с кастанедовским светящимся коконом-яйцом, но суть останется прежней.

Всё равно как-то безнадежно? Всё, право же, не так плохо.

С одной стороны, конечно, немного обидно сознавать, что нет никаких чудес, а есть лишь непредсказуемые реакции находящейся в устойчиво-критическом состоянии системы на очередное рядовое внешнее воздействие.

А с другой — устойчивость критического состояния системы как раз и означает, что в жизни всегда есть место чуду. Даже если ваш диск сохраняет строго постоянную форму, а из мира на него сыплются абсолютно одинаковые песчинки

Что, вообще говоря, не вполне так. До встречи за рамками метафоры.

Логистическое отображение, часто связываемое с именем Фейгенбаума, задается простой формулой:

Значение x_n+1 однозначным образом определяется значением предшествующего члена последовательности, x_n. Чем-то это похоже на разговор — разговор, в котором каждая следующая реплика вполне логичным образом вытекает из предыдущей. Аналогию можно было бы расширить — сказать, скажем, что x_n – развитие темы, (1 – x_n) — возражения, а r — усредненная длина ассоциативных цепочек, но, пожалуй, всё же не стоит. Общность не столь велика, чтобы искать прямые соответствия.

Что происходит, когда мы задаемся произвольным начальным значением x₀ таким, что 0<x₀<1, и начинаем вычислять значения членов последовательности? Начинаем диалог с какой-то темы и говорим, говорим долго, устремляя n к бесконечности?

При 1<r<3 последовательность сходится к значению (r-1)/r. Вероятно, каждому доводилось иметь дело с сообществами, в которых любая начатая дискуссия неизменно приходит к одному и тому же выводу.

1<r<1+6^0,5. Последовательность быстро начинает осциллировать между двумя значениями. Так многие мечутся годами между двумя противоречивыми категоричными утверждениями.

Потом наблюдаются осцилляции между четыремя значениями. Восемью. Шестнадцатью...

Самое же интересное начинается, когда r переваливает за ~3,57. Система приходит в состояние динамического хаоса, периодичность утрачивается. Без выполнения всех необходимых вычислений значение x_n становится невозможно предсказать даже приблизительно. Малейшее, незаметное искажение начальных данных — на тысячную, на миллионную долю —  непредсказуемым образом радикально изменяет поведение последовательности при больших n. Так из случайной фразы рождаются произведения искусства, революционные теории и жизненные пути.

   

Вывод, который, собственно, хотелось бы сделать, прост – непредсказуемость не равна нелогичности, и рациональность не есть предначертанность. Отображение Фейгенбаума переходит в хаотический режим, оставаясь всё той же простейшей алгебраической формулой, не использующей никаких генераторов случайных чисел или чего-то в таком духе. А значит, очень вероятно, что все шансы добиться схожего результата есть и у диалога. Внутреннего ли, внешнего — не так важно.

А те, кто уверенно заявляет, что аналитический подход губителен для полета фантазии, просто никогда не видели, как последовательность X_n+1 = rx_n(1-x_n) ведет себя, скажем, при r=3,87.

Является ли возникновение самосознания, естественность и необходимость применения понятия «Я» неизбежным следствием прогрессирующего усложнения миндоплекса?

Можно ли рассматривать отсутствие самосознания как достоверный признак того, что сложность миндоплекса и его функциональность не превышают некоторого определенного предела?

Самосознание может быть не более чем странной эволюционной случайностью. Настолько же озадачивающей при непредвзятом анализе ее функциональности, как гигантские рога у вымерших ныне оленей и павлиний хвост – в пространстве эволюции биологической, как уродование ног женщин в древнем Китае и существование часов стоимостью в сотни тысяч долларов в начале XXI века – в пространстве эволюции социальной.

Алхимики пытались, помимо прочего, создать живое из неживого. Сложно сказать, какие именно критерии для оценки «живости» они предлагали, но, думается, их вполне устроило бы, если из разбитой наконец изнутри колбы вылезло нечто шевелящееся, питающееся, гадящее, реагирующее на внешние раздражители и размножающееся. Было бы более чем нелогичным считать, например, что жизнь – это только то, у чего есть рога более двух метров в размахе.

Мы пытаемся создать Искусственный Интеллект. Создать жизнь в информационном пространстве. Ожидая пробуждения самосознания и отбраковывая модели, не проявляющие таковой активности – не объявляем ли мы нечто неживым только на том основании, что у него нет гигантских рогов?

С весьма различной степенью оптимизма относясь к возможности создания Искусственного Интеллекта как таковой, люди достаточно единодушно признают, что возникновение ИИ неизбежно повлечет за собой существенную модернизацию философских и этических постулатов. Из возможных направлений этой модернизации, однако, внимание обычно уделяется лишь одному – расширению категории «мыслящие сущности» и связанным с этим проблемам. Зачастую предполагается, что настанет тот день, когда ИИ обретет те же права, что и человек, и будет аналогичным образом рассматриваться как уникальная личность. В футурологических прогнозах встречаются строчки типа «20XX год – первый судебный процесс по делу об убийстве ИИ», «20XX год – ИИ получает избирательные права» и т.п.

Иными словами, прямым следствием признания ИИ разумным будет присвоение его существованию той же ценности, что и существованию единичного разума человека – ценности, в гуманистической традиции объявляющейся бесконечной. А бесконечности сравнению не подлежат… Человек рассматривается как некая фиксированная точка отсчета, к которой ИИ может приближаться «снизу», оставаясь при этом в суде все еще «вещественным доказательством», с которой однажды может сравняться, получив статус «свидетеля», но которую по постулированному определению не может качественно превзойти, сколько бы ни наращивал далее свою количественную мощь.

(…Соответственно, гипотетический Сверх-ИИ, сопоставивший технические параметры свои и человечества и решивший в целях оптимизации от человечества избавиться, будет, мол, в чем-то глубоко заблуждаться, и потому будет как бы неправильным Сверх-ИИ. Ну да. Естественно.)

Недооценивается возможность обратного сдвига.

Не расширение категории «мыслящие сущности» – а ее упразднение в силу невозможности обозначить её границы.

Что, если окажется, что функциональность ИИ неотличима от человеческой, что он успешно проходит тест Тьюринга длиной в человеческую жизнь, но при этом по всем остальным своим очевидным признакам – не более чем инструмент? Инструмент, который можно создать, придав ему желаемые качества. Инструмент, который можно растиражировать во множестве копий – а можно придать уникальность, используя  случайные параметры. Инструмент гибкий, способный к адаптации – но из-за той же гибкости подверженный порче из-за накапливающихся ошибок…

Инструмент, способность которого к обработке информации всецело определяется информацией же, в нем содержащейся.

Не приведет ли это к нагляднейшей демонстрации того, что уникальность личности и вытекающая из нее ценность человеческой жизни – фикция? Что сами эти идеи – это лишь случайно закрепившаяся в ходе информационной эволюции мутация?

Что на шкале сложности информационных систем, тянущейся от простейших биологических механизмов репликации до Сверх-ИИ и далее, нет никакого фазового перехода, соответствующего возникновению так называемой разумности?

…Вопросы, на которые миндентика не даст ответов, потому что не предназначена для этого.

Она не знает «Кто мы?». Не знает, существует ли «душа», экстрасенсорное восприятие и прочие явления того же ряда, не конкурируя и не враждуя с трансперсональной психологией на её территории. Она не строит предположений относительно того, ограничен ли разум рамками нервной системы, или же его структуры могут – а, возможно, и неизбежным образом должны – существовать также в некоем не вписанном в настоящий момент в научную картину мира информационном пространстве. Для функционирования некоторых включенных в типичный личностный миндоплекс миндентов определённо достаточно работы нейронной сети головного мозга. Достаточно ли этого для функционирования миндоплекса в целом – вопрос открытый. Возможно ли функционирование миндоплекса, эквивалентного по сложности личностному, на носителе искусственного происхождения – т.е. осуществимо ли создание ИИ – вопрос открытый. Существуют ли минденты, способные функционировать без материального носителя вообще – вопрос также открытый.

Она не проясняет вопрос «Откуда мы пришли?». Эволюция миндентов может восприниматься настолько же случайной, механистичной и спонтанно стартующей, как и эволюция видов с точки зрения современной биологии. Можно строить и предположения в духе теории нейрогенетической эволюции Т.Лири о том, что всё разворачивающееся во времени развитие миндентов в значительной степени запрограммировано и предначертано изначально.

Она не может сказать, «Куда мы идем?». Миндоплексы обладают значительно большими возможностями перестройки своей структуры, чем биологические организмы – управления своим генокодом, но эта свобода распространяется и на выбор цели этой перестройки. Можно наращивать сложность. Можно повышать устойчивость. Можно улучшать воспроизводимость. Можно, в конце концов, практиковать саморазрушение. Нет вектора развития, который мог бы быть сочтен единственно правильным даже с чисто прикладной точки зрения – максимизации выживаемости миндоплекса. Не говоря уже о том, что нет никаких известных наперед «высших целей».

Она, наконец, вряд ли предоставит новые возможности прикладной психологии. Просто потому, что развитые к настоящему моменту психологические теории и психотерапевтические практики уже де-факто используют все базовые положения миндентики – лишь по привычке и для удобства считая, что под слоями импринтов, комплексов, субличностей, архетипических образов и т.д., проявляющих себя в повседневном функционировании человека, скрывается некое неделимое ядро «Я». Миндентика же отрицает наличие реальной границы между этим ядром и внешними наростами и считает, что личностный миндоплекс может быть разобран на минденты без остатка.  

Не позвоночник ломаю…

Кинг описал уроки стрелка, я, движимый извечным желанием доработать хорошую вещь под свои вкусы рашпилем и кувалдой, сделал из них уроки пилота. Стрелок оставался стрелком всегда, но всегда ли остается пилотом пилот? В чем-то – да. Но, пожалуй, это «что-то» не относится к собственно ощущению полёта. Может, это «что-то» –  это многократно пережитый опыт взлета и посадки, опыт превращения из двуногого прямоходящего в летающее и обратно, опыт, переросший в уверенность и знание о том, что ты бываешь разным. Очень разным.

Это как управляемая, прирученная шизофрения. Мы знаем о существовании друг друга, мы хорошо знакомы друг с другом, мы можем предугадать мысли и чувства друг друга – но мы не есть одно и то же.

Это как оборотничество классического толка. Оборотень знает, что, когда на небо выйдет полная луна, он изменится. Думать он по этому поводу может что угодно – может гордиться своими способностями, может проклинать свою судьбу, но это просто происходит независимо от его желания.

Когда крыло принимает на себя вес тела, я изменяюсь.

Не настолько, конечно, чтобы забыть то, что было до старта. Можно вспомнить о тех, кто остался на земле. Можно вспомнить о своем жизненном пути… Если зачем-то этого захотеть, можно даже испугаться. Внимательно посмотреть вниз, прочувствовать расстояние, задуматься о том, что ты висишь на километровой высоте на не выглядящих надежными ниточках…  И страх высоты придет. Но – непохожий на тот, что встречает тебя у края обрыва. Тот – настойчиво тянет к себе и обволакивает пленкой, словно сверхтекучая жидкость. В этот ты как будто ныряешь и сильными гребками пытаешься удержаться в его толще, как в пересоленной воде – но тебя все равно выталкивает на поверхность. Потому что сейчас ты – другой, и этот страх совершенно тебе чужд.

Когда мои ноги касаются земли, я изменяюсь снова. Не настолько, конечно, чтобы забыть о полёте… Но сильно, очень сильно.

Есть множество занятий, меняющих сознание в чем-то схожим образом. Грубой силой – как потребление алкоголя и других наркотиков. Внутренней перенастройкой организма – как секс. Именно поэтому, кстати, так часто с хорошо знакомым сексом сравнивают почти любое «экстремальное» увлечение, подобно тому, как почти любую экзотическую еду сравнивают с курятиной. И то, и другое – опыт входа в существенно измененное состояние сознания без использования прямых внешних воздействий на биохимию тела. Происходит это, однако, как правило, достаточно плавно и гладко. Нужно время, чтобы подействовал наркотик, нужно время, чтобы возбудиться, нужно время, чтобы войти в глубокое медитативное состояние...

У полёта есть отличие – поразительная безынерционность. Сознание переключается в полётный режим быстрее, чем крыло выходит над головой на старте, и возвращается к «наземному» состоянию быстрее, чем оно падает на землю после посадки.

Точки разрыва.

Достаточно часто испытывая этот переход, сложно сохранять уверенность в том, что действительно существует нечто неизменное, что можно осмысленно называть «Я».  Усиливается ощущение того, что употребление термина «Я» – не более чем  ритуал. Возможно – не более, чем вредная привычка.