Кольцо Аннапурны

Подписаться на эту метку по RSS

Непогода в горах приходит быстро и в то же время незаметно.

Как опьянение, когда вдруг обнаруживаешь, что еще неизвестное количество бокалов назад расслабленность и хорошее настроение превратились в невозможность сфокусировать взгляд и шум в голове. Как болезнь, когда с трудом отрываешь себя от кровати, на которую три часа назад прилег
отдохнуть на пять минут после какого-то слишком уж тяжелого дня, тянешься за градусником и вскоре обнаруживаешь там «тридцать восемь и семь».

В чистом небе, про синий цвет которого можно долго говорить, но так ничего и не сказать, вспыхивает, быстро сносится ветром и исчезает облачко. Потом еще одно и еще.


Ледар, 4200 м. Вид в сторону пути к Торонг Ла.

А потом они смыкаются, опускаются, дневной свет досрочно гаснет и начинается снегопад. Умом понимаешь, что ничего столь уж страшного в такой погоде нет, что предыдущее поселение – максимум в паре часов ходьбы по хорошей тропе вниз, под уклон – но при этом кажется, что с тем же успехом оно могло бы находиться на другом краю тысячекилометровой пустыни. Безводной и, возможно, даже безвоздушной. Невозможно убедить себя, что можно достичь какой-то цели, выйдя в эту серую мглу, что можно сохранить память о какой-то цели, потеряв жилье из виду. Неважно, что снегопад не такой уж сильный – кажется, что он возьмет временем, что он будет идти дольше жизни и засыплет даже сами горы.

Однородный чуть светящийся серый цвет давит на глаза снаружи, что-то незнакомое давит на стенки черепа изнутри. Подъем с 3500 на 4200 м за день – вполне терпимо, но ощутимо.


Снег засыпает заряжавшую фонарик панель солнечных батарей на крыше гестхауза.

Я дочитываю «Солярис». Серое свечение за окном равнодушнее загадочного океана. Хочется назвать его «мерцающим», «переливающимся», «колышущимся» – но все это попытки слегка паникующего от сенсорной депривации сознания выдать желаемое за действительное. На самом деле там не происходит ничего. Вообще, абсолютно. Даже снег уже перестал падать.

Проваливаюсь в сон.

…Сон ли? Слишком много ощущения своего тела, причем вполне реального ощущения – не где-то в другом месте, а именно тут, в Ледаре, в гестхаузе, в кровати. Оно, впрочем, имеет странный акцент – необычно много внимания уделено скелету, несущим конструкциям и шарнирам организма. Я чувствую себя совокупностью отрезков и точек их соединения. Таз – бедро – колено – голень – щиколотка – стопа… И на это накладывается еще один слой восприятия. Пик – хребет – пик – хребет – скала… Те же отрезки и углы между ними – это еще и горная система. Небольшая, километров на тридцать протяженности. Мне даже кажется, что я могу показать на карте, где она находится.

Я сплю, и я – Гималаи.

И непонятно, что еще можно сказать. Эта короткая фраза уже содержит всю информацию об этом ощущении, которую можно выразить словами, и любые попытки детализации будут только уводить дальше от него, потому что все употребленные определения, дополнения и обстоятельства – они исходят от человека, но никак не от горного хребта.

Я порой вспоминаю эту ночь и думаю, насколько же нелепы наши попытки перебирать свои воспоминания и пытаться как-то описывать их словами. «Я – Гималаи» в обществе говорить не очень принято, но по большому счету эта словесная конструкция ничуть не хуже тех, что, как мы думаем, что-то кому-то действительно объясняют. Хотя бы самому себе. А ведь к воспоминаниям всё и сводится. Пока сознание сочиняет слова, любое ощущение превращается в воспоминание секундной давности.

И еще более нелепы попытки детально спланировать своё будущее, представить, как мы себя будем в нем чувствовать, и рассказать себе об этом – рассказать человеческими, слишком человеческими словами из настоящего.

В то утро я проснулся, вспомнил, что я русский трекер, идущий по маршруту «Кольцо Аннапурны», собрался и пошел дальше к перевалу Торонг Ла. Возможно, если говорить меньше слов, есть шанс однажды проснуться и вспомнить, что я – Гималаи.
После Джомсома высота продолжает уменьшаться, склоны выполаживаются, покрываются растительностью, окружающая обстановка утрачивает пронзительную чуждость и превращается в достаточно обычное горное ущелье с рекой на дне, которому нечем основательно поражать человека, бывавшего в гималайских предгорьях, на Кавказе, да и вообще в любых горах хотя бы километровой высоты. И думается, что немыслимые красоты остались позади, и теперь предстоят лишь несколько дней возвращения домой среди красот мыслимых и понятных.

…Такой удар по обычным представлениям о геометрии окружающего пространства не наносила даже Аннапурна. Атмосферная дымка скрадывает неровности восточного склона Даулагири, а обычная ошибка восприятия превращает его из крутого в вертикальный. Больше всего это похоже на то, что выход из ущелья заклеен листом картона в несколько километров высотой, на котором нарисована гора.


Даулагири ("Белая гора"). На пути из Марфы в Ладжанг.

Большое видится на расстоянии. Но видится неправильно.

Большое вообще не видится глазами ни с какой дистанции, большое видится только разумом и воображением.
Устремленная вниз лестница была столь грандиозна, что оценить
истинную ее протяженность оказывалось выше сил  человеческих.
Артур Кларк, «Свидание с Рамой»

Спуск с перевала Торонг Ла в Муктинат лестницей не является. И это, пожалуй, хорошо, потому что объект под названием «3260 каменных ступеней» на трекинговой карте окрестностей Аннапурны также значится и восторга при близком знакомстве с ним не вызвал совершенно.

В остальном же, пожалуй, открывающийся с перевала вид является, может быть, далеко не лучшим на Земле, но все же весьма неплохим полигоном для переживания бледной тени тех чувств, которые испытали персонажи Кларка, когда на Раме включилось освещение. У них, конечно, проблем было побольше, потому что пришлось иметь дело с замкнутым пространством пятидесяти километров в длину и шестнадцати в диаметре. Здесь же наличествует всего лишь сильно неправильной формы чаша пару километров глубиной и тридцати километров в поперечнике.

Воздушные массы в тот день более чем благоприятствовали. Чаша просматривалась от края до края с такой четкостью, которую на равнине практически никогда не увидишь уже при удалении хотя бы на километр.


Трекеры возвращаются по тропе, которая привела их к океану смерти идет не туда, куда надо.
Правильный маршрут спуска находится левее.


Соотношение размеров человека и окружающего пейзажа примерно соответствует муравью, ползущему по краю чаши стадиона. Аналогия, впрочем, бесполезная, всплывшая в сознании лишь как дань бестолковой традиции. При всей сложности представления тридцатикилометровой чаши должным образом это все же значительно легче, чем полноценно вжиться в роль муравья.

Спуститься надо примерно на 1700 метров. Т.е. где-то на 500-600 этажей. На три Останкинских башни и один телецентр. Или на шесть Эйфелевых башен без одного Кёльнского собора… В общем, уже понятно, что всё это тоже бестолковые измерения в попугаях, потому что...
…никогда не могу вот так с ходу представить себе Баргузинский залив площадью 725 кв.км. даже примерно. Для этого я должен извлечь квадратный корень из 725. Получается 26,92582403567 км. Стало быть площадь залива равна площади квадрата с такой вот стороной. Теперь попробуйте представить такой квадрат. Ни у кого ничего не получится.
Если вывести весь сибирский народ в степь и устроить соревнование по представлению квадрата Баргузинского залива, то до десятых долей километра дело, я думаю, не дойдет. Разброс в результатах представления будет страшный, наверное от 10 до 50 км. И никто не сможет воткнуть флажок в степь на отметке 26,92582403567 км. Никто.
Андрей Сидоренко, "Заяабари"
Потому что человек не приспособлен переводить математические расчеты в ощущения и поверять алгеброй дисгармонию измученного физической нагрузкой организма. Спуск просто находится на шкале восприятия где-то между точками «очень, очень длинный», формально верной, но малоинформативной, и «бесконечный», которая явно не имеет физического смысла, но очень хорошо отражает субъективные ощущения. Особенно субъективные ощущения в коленях.

Виднеющиеся внизу окрестности Муктината настолько долго остаются статичной картинкой, не реагирующей на попытки приблизиться к ней, что когда спуск кончается – это почти так же неожиданно, как вылетающий из экрана в зрителя предмет в 3D-кинотеатре.
Парапланерные соревнования в дисциплине кросс-кантри, как правило, представляют собой гонку по заданному маршруту. Задаётся он как последовательность промежуточных пунктов маршрута – ППМ. В других воздушных видах спорта в давние времена взятие ППМ фиксировалось путем их фотографирования, что порой крепко досаждало пилотам, вынужденных помимо летного мастерства развивать еще и навыки экстремального фоторепортажа. Сейчас всё проще – оценка пройденной дистанции производится по GPS-треку.

Иногда ППМ-ами бывают очень приметные ориентиры – высокая скала, радиовышка, перекресток автомагистралей. Но бывает и так, что это неприметная избушка лесника или вообще совершенно произвольно взятая точка. Поэтому GPS используется не только как беспристрастный регистратор пройденного пути, но и как помощник. Он указывает, где следующий ППМ. Стрелкой показывает, куда лететь.

Взятие ППМ-а фиксируется по попаданию в цилиндр определенного радиуса вокруг точки, обычно это 400 метров. GPS настраивается так, что при этом он автоматически перестраивается на следующий пункт маршрута.

Это довольно специфическое чувство. Ты так долго смотрел на заветную стрелку и невыносимо медленно уменьшающееся число рядом с ней – тринадцать километров до цели, девять километров, пять километров, полтора километра, семьсот метров… Триста восемьдесят пять метров. GPS пищит и переключается на новую точку. Стрелка перебрасывается в другое положение (порой – разворачивается на 180 градусов), и до цели снова десяток километров. Гонка продолжается.

...Что чувствуешь, когда выходишь на перевал Торонг Ла?


Трекеры за пару десятков метров до перевала

Да в общем-то, можно сказать, ничего. Внутренний GPS уже переключился, когда за очередным перегибом я  увидел знакомые по фотоотчетам флажки. Стрелка уже показывает на следующую цель, хотя я еще сам толком не знаю, что она из себя представляет.

Вдох-выдох. Воздуха почти ровно половина от нормы, но это уже не помеха набору высоты, а изысканная приправа к виду гималайских хребтов и синему до черноты небу. Освещенной стороне  тела жарко, теневой – холодно, и в десятый, наверное, раз проскакивает мысль о том, что если б я был термопарой, можно было бы неплохо подзаряжаться прямо на ходу. Вокруг фотографируют друг друга трекеры. Перевал взят, и переходит в категорию мест «я был там, и значит, в любой момент могу почувствовать, что я там».



И все же оттуда очень не хочется уходить. Сидящая внутри обезьяна не любит спускаться вниз с дающей прекрасный обзор ветки на самом верху дерева, а сидящий внутри бог чувствует себя как дома.
Вперед и вверх, а там... а дальше неразборчиво, лишь слышно «Торонг-Ла»


Трекеры на ближних подступах к Торонг Ла. Перевал где-то за левым краем кадра.

На перевале не видно цели. Он очень широкий – находящиеся справа и слева пики подчеркнуто нехотя изменяют свой вид по мере моего продвижения и потому воспринимаются  далёкими, несмотря даже на то, что в прозрачнейшем горном воздухе на них виден каждый камень. В верхней своей части он довольно пологий – набор высоты идет незаметно для глаза, но очень заметно для ног. Он воспринимается как бесконечная заснеженная слегка холмистая равнина, по которой почему-то в одну сторону идти значительно тяжелее, чем в другую. Кажется, почти каждый написавший отчет о прохождении Торонг Ла жаловался на то, что каждый следующий холмик, несмотря на все доводы рассудка, воспринимается как заветный перевал, но за ним оказывается все тот же пейзаж, и так без конца.

Неоднократно посещает мысль о том, что бесконечное восхождение к невидимой цели могло бы служить неплохим адом в какой-нибудь религии. А в какой-нибудь другой – раем. А также оно является неплохой моделью жизни.

Мозг теряет сцепление с реальностью и начинает интенсивно крутиться вхолостую. Всплывают совершенно непредсказуемые строчки из песен и цитаты из книг, начинающие повторяться навязчивым эхом. Быстро выясняется, что вытеснить заклинившую дурацкую мысль из сознания, по-видимому, можно только еще более дурацкой. Не менее двадцати минут уходит на глубокое философское осмысление того факта, что Маша Распутина была чрезвычайной оптимисткой, утверждая, что в Гималаях можно раздеться догола. Еще не прогревшиеся с утра камни дышат космическим холодом, воздух высасывает из губ влагу, Солнце светит так, что, кажется, если остановиться и постоять тихо, можно услышать, как обгорает лицо.

Характерная горная тишина, которая одновременно воспринимается и как некий не то свист, не то звон на пределе слышимости, начинает давить на психику в полной мере. Несколько раз останавливаюсь и стучу наконечником трекинговой палки по камню, просто чтобы услышать, что этот стук я, для начала, вообще слышу, и, как приятное дополнение, слышу достаточно похожим на стук.

На периферии сознания сплетаются в клубок играющих щенят мысли о том, что надо бы, наверное, взять с перевал камушек на память, и о том, что таскать домой камни – довольно-таки дурацкая традиция, что информационная емкость камня-памяти не превышает одного бита, и что, вообще, именно вот так из перевалов высотой 5416 метров и получаются перевалы высотой 5415 метров.

Тут на одном из камней под ногами я отчетливо вижу улыбающееся лицо. Подбираю.

…потом, в Муктинате, я потратил на разглядывание этого камушка минут двадцать, прежде чем догадался задействовать фонарик и убедился, что галлюцинаций от кислородного голодания у меня все же не было, и смайлик на камне действительно есть. Правда, виден он только при освещении ярким светом под строго определенным углом, чтобы мелкие бугорки отбросили нужные тени.

Верхний лагерь, высота 4950 м. Перевал Торонг Ла на фото — там, где больше всего неба.

Верхний лагерь перевала Торонг Ла. Трекеры сидят в столовой, осторожно потягивают из чашек чай и прислушиваются к своим ощущениям. Голова ощущается… странно.

У нас в лаборатории стоит бутыль с фреоном. Прозрачная, можно даже сказать, кристально чистая жидкость, значительно плотнее воды. Настолько значительно, что это очень удивляет всех, кто впервые берет бутыль в руки, и они начинают крутить ее в поисках лежащей на дне железяки. Из головы, кажется, слили цветную – или просто мутную? – воду обычных мыслей и ощущений и заполнили ее чем-то наподобие фреона. Тяжелое, маслянистое, прозрачное, перекатывающееся медленными волнами.

При резком движении – со всплеском ударяющее в стенки черепа. Голова отзывается короткими вспышками боли на повороты и наклоны. Сказывается темп набора высоты, несколько превышающий рекомендованные 500 метров в сутки, сказывается выматывающий подъем к Верхнему лагерю.

Мало кто может не думать про завтрашний выход на перевал. «А получится ли?» Получится ли набрать еще почти полкилометра высоты, взять заветные пять тысяч четыреста шестнадцать метров и пройти Торонг Ла? Мы уже дошли сюда. Уже почти получилось – и тем тревожнее, что высота может не пропустить дальше. 

Два немца встают из-за стола, желают всем приятного аппетита и произносят фразу вечера:
 – Ok, have a nice talk… we’ll walk around, look at the city...
Смех. Тяжелая прозрачная жидкость в голове искрится пузырьками и радужно преломляет свет на поверхности.


Вид на Аннапурну из Верхнего лагеря

Повседневная жизнь кажется наивной в своих упорных претензиях на то, чтобы быть основным способом существования человека. Не потому, что она стерлась из памяти или воспринимается слишком далекой. Нет, скорее как раз потому, что она формально совсем рядом – что такое несколько десятков километров в современном мире? – но все равно не может дотянуться до сидящей в столовой Верхнего лагеря небольшой группы людей. Ни чтобы чему-то помешать, ни чтобы чем-то помочь. Днём горы пропустили нас сюда, в этот крошечный гвоздь цивилизации, вбитый трудом непальцев в их тело, и теперь мы смотрим на них в упор, находимся в их пространстве и живем по их правилам.

Солнце скрывается за соседней вершиной, и наваливается холод. Тень воспринимается почти как физический объект, как захлестнувшая Верхний лагерь волна прозрачной жидкости – не верится, что исчезновение солнца может настолько сильно и быстро понизить температуру. Кажется, что если посмотреть вверх, то увидишь рябь и пузырьки на границе освещенного и неосвещенного воздуха.

Время пережидать ночь.
Результаты клинических и полевых испытаний свидетельствует, что значительный процент принявших определенные дозы ЛСД либо аналогичные по действию психотропы натурального происхождения ощущают, что видят Вселенную как она есть, и то, что они видят – несовместимо со многими обыденными представлениями и страхами. Страхом смерти прежде всего.

Определенные дозы Гималаев обладают тем же эффектом.


На подъеме от Мананга к Гусангу. Высота 3600 м. Налево — путь к озеру Тиличо, направо — к перевалу Торонг Ла.


…Ощущение возникает вскоре после выхода из Мананга и не ослабевает следующие несколько дней. Оно может быть выражено довольно-таки сухим и четким языком.

Так называемый «я» – одна из многих капель, отражающих Гималаи. Гималаи, вероятно, тоже отражают меня, но получается мелковато.
Исчезновение т.н. «меня», как и любой из прочих капель – не представляет существенно большей проблемы, чем отмирание одной из миллионов зрительных клеток на сетчатке глаза.

Сложившаяся традиция на подсознательном уровне настойчиво заставляет писать о подобных вещах чрезвычайно пафосно, показательно-взволнованно, перемежая речь многоточиями в общем количестве не менее пятнадцати точек на абзац и всем стилем речи многословно извиняясь за то, что читающему может быть не особо понятно, о чем, собственно, речь. Эта традиция нанесла культуре анализа измененных состояний сознания больше вреда, чем вся радикально-материалистическая пропаганда вместе взятая.

Потому что на самом деле в этом ощущении, когда оно есть – нет ничего мистического, оно настолько же очевидно и банально, как ощущение холода от порыва ветра или тепла от показавшегося из-за облака Солнца.